Ехала в пятницу и вспомнила вдруг свое первое место работы. Я тогда была совсем зеленая и плохо понимала смысл работы журналиста. Хотя нет. На самом деле, понимала все прекрасно, просто мне всегда крайне сложно выходить из своего закрытого внутреннего пространства и общаться с людьми.

Мне, например, очень тяжело звонить людям – я не люблю болтовню. Мне проще и спокойнее писать. Каждый звонок для меня – это мучение. Даже когда я звоню близким. А самая страшная мука – когда нужно названивать малознакомым или вообще незнакомым людям, пусть даже оно кровь из носа как надо по работе. Поэтому при всем моем понимании работы журналиста, я не могла себя заставить куда-то звонить и куда-то ходить.

Удивительно, что меня продержали на работе до появления электронной почты. Возможно, это меня спасло – стало намного быстрее и проще. (Интервью я терпеть не могу до сих пор, особенно ползание в грязном белье или эти безумные звонки людям, только что потерявшим своих близких. Вроде это надо для газеты и ты это делаешь. А как ты себя чувствуешь потом, не надо знать никому).

***

Одним из моих редакторов была Ирина Ристмяги. Я была настолько юна, а она настолько в возрасте, что ничего, кроме хорошего, я о ней вспомнить не могу.

Я в пятницу ехала и подумала о ней. Случайно и внезапно. Вспомнила, как она закатывала глаза, когда нужно было завизировать мои зеленые юношеские тексты, которые я писала под псевдонимом – для университета. Текстов было много, а компьютеров не было вообще. Поэтому каждую статейку нужно было снабдить фразой вроде «автор сего опуса Инна Змейкина» — и печать ш-шпок.

Вспомнила, как мы ее изводили своими текстами, придя работать в «Эстонию» — один раз я, умотавшись от расшифровки какого-то бесконечно нудного интервью психанула, и поставила в предложении о каких-то ветеранских льготах, что Эстония их ратифицирует. Вместо НЕ ратифицирует. Вой после этого разгребали пару месяцев. А еще мною вечно пытались заткнуть фонтан культуры (для криминала я не годилась чисто по весовым соображениям) и посылали на всякие дикие собрания хоровых, стихотворных, литературных, танцевальных и прочих коллективов. Я приходила с этих спевок дымясь мозгами и, злобно матерясь, писала не больше двух абзацев новости. Желательно с самым дебильным заголовком – их почему-то глотали редакторы и не морщились.

Вот. А еще я подумала, что мне тогда, в 98-м, был всего 21 год и я в тот период сходила с ума по синему цвету. Синим было все. И еще я получала сущие гроши, покупала на них сигареты. И было классно ходить в клуб – очень по тем временам пафосный «Отелло» находился в двух шагах от дома. Сейчас он стал «Магнолией» и по вечерам там поет пара дарований не первой свежести и тусуется странная публика.

И снова о Ристмяги. Просто так. Потом все затерялось, пятница закончилась.

***

Утром, в субботу, в 10 с чем-то, у меня начал трезвонить фейсбучный мессенджер. Звонила Ирина Эрнестовна. Я даже не удивилась. И заранее знала, что звонок будет пустой – мне никто не ответил…